———
Автор: Паша Сорокин
———

Я часто замечал, что любое коммьюнити — это миниатюрная крепость. Она может быть полностью закрытой, находиться на отшибе и никого к себе не подпускать. А может быть — с открытыми воротами и большой красочной ярмаркой на центральной площади, где ждут каждого, невзирая на его намерения. Встает вопрос: какая из этих крепостей дольше простоит невредимой? Та, в которую никого не пускают, или та, в которую заходит каждый?

Любая крепость сгорает, любая компания распадается, но это чувство деда за спиной почему-то остается. Это небольшой шрам городов, который напоминает о прошлых приключениях и испытаниях. В какой момент он даст разрешение считать себя частью города? И где его можно встретить?

Чем активнее ищешь его, тем ты дальше. Он будто играет с тобой в кошки-мышки. Он везде и нигде одновременно — словно в прошлом. Этот старик, в штыки воспринимающий все и вся — непреодолимый стандарт, практически тест мишлинга, которому не соответствуют даже родившиеся в Петербурге, комплексный стереотип о петербуржце, в который некоторые верят настолько, что сами начали считать себя такими же стариками.

В надежде встретиться с этим старцем, приходится окунуться в вязкое, полное ненависти и желчи болото. Приходится опускаться в историю. Наверняка его можно встретить там, на страницах книг и в архивах городских фотографий, которые расскажут, как Петр Алексеевич строил город, назло природе и человечеству. Поэтому планета и пыталась его убить: сначала наводнениями, потом революциями, а потом блокадой. Но город выстоял, показав, что его создатель — человек — сможет выжить даже под градом собственного огня.

Искусственно созданный ради одной утилитарной цели — быть выходом в мир, Петербургу не удалось умереть, как умирают другие города и деревни. Он живет словно вопреки и назло: сначала сюда завезли рабочих и чиновников, чтобы они построили новую столицу; потом интеллигентов, чтобы они построили культуру, а самыми последними завезли обычных жителей, чтобы они обустроили быт. И на последних выпала самая главная трагедия — блокада. Именно тогда планета посчитала, что у нее хватит сил, чтобы уничтожить противоестественный организм. Кажется, где-то среди этих воспоминаний и живет старик. Он — потомок таких же приезжих, что хотели сделать Петербург лучшим городом на Земле, но оказались в пасти истории. Они пошли против природы и создали город таким, как никто никогда не пытался сделать, и им было все равно: мигранты вокруг или нет. Они сами были приезжими или как сейчас любят говорить «понаехавшими».

Так и выходит: Петербург остается городом понаехавших. Базовый портрет приезжего: вчерашний подросток, завтрашний студент, решивший бросить все и переехать учиться «в Питер». А базовый портрет местного: чадо приезжих, за которых когда-то решили, что они должны бросить все и переехать.

И что же получается, Петербург — это мелтинг-пот? Как ни странно, но да. Кажущийся таким притягательным, ласковым и нежным, он оказывается жестким и сварливым. Он без угрызений совести качает тебя на эмоциональных качелях, потому что ему нравится. Он вселяет в себя и фриков, которые стреляют в полицейских из арбалета и убирают снег огнеметом, и тех, кто настолько разочаровался в малой родине, что убежал за слепой романтикой.

Я не вижу старика, но чувствую, что он рядом. Кажется, что он опять у меня за спиной, сверлит меня своими глазами, словно сосед стену по утрам. Я оборачиваюсь, но все еще никого не вижу. Опять обыгрывая меня в кошки-мышки, кто-то со спины кладет мне на плечо свою тяжелую, изрезанную морщинами ладонь с огрубевшей кожей на кончиках пальцев и по-старчески не стриженными ногтями.

— Ты не должен просить принять себя, — словно хрипит голос сзади. Ладонь с моего плеча не поднимается. Она, словно томный груз на сердце, резко пропадает, будто ее никогда и не было. Старик ушел дальше сидеть и гундеть на город.